Новостной портал «Ну надо же»: Город золотой 2012

Начнём с назначенной тематики фестиваля. Другой Гамельн (именно так, потому что по-немецки Hameln) — некое место, куда в тринадцатом веке крысолов-магнетизёр увёл детей из Гамельна реального, в отместку за неоплаченную работу по избавлению города от крыс, возможно, таким же магнетическим способом — образ весьма скользкий, поскольку среди массы легенд и преданий по этому поводу хоть сколько-нибудь оптимистичных единицы. Согласно всем остальным, дети либо просто исчезли, либо утонули в реке или болоте, либо отправились на невольничий рынок Константинополя, либо вообще в крестовый поход, не говоря уже о некоторых совсем непотребных версиях. Однако, приняв во внимание образ самого крысолова, который по тем же преданиям был одет даже поярче среднестатистического летнего холмовчанина, а также неудержимый оптимизм самой идеи Холмов вообще, можно считать, что вера в далекое от городов райское место, где все счастливо водят хороводы вокруг яблони, есть большой романтический протест против традиционных представлений Вавилона о чём бы то ни было.

Так, на сей раз крысолов, который теперь отнюдь не был посланником демонических сил, избрал для материализации своей идиллии место под Алексиным, тем самым, где «тёлки ребятам для потехи». Сначала показалось, что наличие по соседству столь ярких одноименных деятелей культуры может повредить «Золотому Городу» в плане контингента, однако, если подумать, то разница между городами, имеющими и не имеющими своих поэтов, лишь в том, что местные малолетние шалавы и крутые дискотеки либо воспеты, либо нет, но существуют-то они всё равно.

Из  пяти дней фестиваля посчастливилось попасть только на три во втором заезде, когда золота в городе уже заметно поубавилось. Вновь прибывающих детей Гамельн встречал так, как будто и впрямь собирался разыграть печальный вариант легенды и покончить с ними в ближайшее время посредством воды, грязи и холода. Мрачная пелена в небе была беспросветной, а дождь казался нескончаемым. Единственная дорога постепенно превращалась в грязную реку, не оставляя надежды автомобилистам, успевшим заехать слишком далеко. Сразу закралось беспокойство относительно того, насколько Город сможет оправдать ожидания своих жителей-гостей. Место было весьма живописное, с оврагами, собственно, холмами и извилистой рекой, даром, что с прекрасным видом на отдаленный цементный завод, который в темноте светился, как новогодняя ёлка, а днем зловеще напоминал о близости цивилизации. Тем более обидно было, что насладиться такой многообещающей встречей с природой она сама и помешает.

Организации музыкальной части погода навредить не смогла, все чеки благополучно состоялись, а концерты начались вовремя по холмовскому времени, а оно традиционно отстало от московского на два часа. Благо, сцена была всего одна, и пропустить что-нибудь важное из-за этой непредугаданной временной разницы, было невозможно.

Первыми выступали карелы Подвижники. Помня какое-то их давнее видео, я ожидал увидеть среди них бородатого и волосатого Главного Подвижника, который вообще ни на чём не играет и даже не поёт, а просто впадает на сцене в бесконечный трансовый танец, чем, конечно же, добавляет группе аутентичности. На самом же деле коллектив всюду издавна значится как трио, поэтому никто, кроме меня и еще нескольких человек, обманут отсутствием танцмейстера не был. Более того, здесь к ним присоединился не кто-нибудь, а Олег Маряхин, который, как мы все знаем, с помощью своего саксофона умеет невероятным образом заменить вообще любой инструмент, видимо, даже танцора.

Потом был Exit Project, усиленный тем же Олегом, и во главе с неистовым Джоном Кукарямбой (выглядящим лет на 25 моложе своего официального возраста), который погряз в таком количестве экзотических трещалок, сопелок и свистулек, что в итоге сам запутался в сэмплах и запутал всех остальных как на сцене, так и около неё, до такой степени, что возник извечный философский вопрос о реальности и нереальности чего бы то ни было. Особенно остро этот вопрос встал, когда группа начала раскланиваться под всё еще продолжающийся финальный трек. Ну да ладно, можно списать на высокотехнологичную специфику проекта и неполный состав. Сомнений, конечно же, никаких нет, просто выглядело очень странно.

И те, и другие отыграли здорово и мастерски, с импровизациями и коллаборациями,  что вообще свойственно как этим коллективам, так и массовым фестам, где для этого открываются все возможности. Однако же на полноценных Холмах такая инструментально-электронная программа обычно преподносится как-то между прочим, но никак не в качестве долгожданного основного пирога.

Вот тут экзотик с партнёрами уступили сцену старожилам рока, увидеть которых в программе феста было сколь неожиданно, столь и приятно. Было заметно, что и для них самих окружающая обстановка довольно непривычна. Дневной саундчек мэтров скорее походил на встречу старых друзей, пару десятков лет спустя вернувшихся из своих конюшен и консерваторий прямо на эту сцену «в лесу», и занимались они в основном тем, что вспоминали и решали, что именно и как будут играть. Оказалось, что действительно, вместо не доехавшей сюда половины коллектива, был найден клавишник состава 12-летней давности Максим Трефан. Внешне он был весьма экстравагантен и держался на сцене изумительно: весь концерт в совершенном спокойствии, скромно, как школьник, недвижимо стоял в сером свитере за клавишами, опустив руки, и изредка, одной правой или одной левой выдавал свои виртуозные партии.

А начался концерт с удивительного: Суслов попросил у всех присутствующих прощения (!) за то, что творчество Вежливого Отказа может кому-нибудь из них не понравиться, более того, стал оправдываться и сравнивать его (творчество) невесть с чем. Такой скромности некоторые самодовольные культовые мастодонты так называемого «русского рока» могли бы только поучиться, ну или хотя бы позавидовать. Однако и их (мастодонтов) тоже можно понять. Бесплатно они вообще не выступают, поэтому кто попало, вроде меня, на их концерт попасть никак не может, а следовательно, и прощения им просить не у кого.

Играли бодро, но вещи, которых особенно ждал я (помелодичнее, ибо, согласно известной присказке, я отношусь как раз к той категории людей, которые, еще не дослушав песню Вежливого Отказа, уже чувствуют себя быдлом), пришлись на вторую половину выступления, а она, вроде бы, уже не была регламентирована. Старики, хоть и заявили, что концерт окончен, на самом деле никуда уходить не торопились. «Бурятскую», которую, как мне казалось, должен играть оркестр из ста человек, исполнили втроём, отчего она почти не пострадала и не потеряла своей ошеломительности. Про кометы Шумилов петь не стал. Наверное, они требуют особенного душевного и физического настроя, а слоняясь несколько часов в темноте под холодным дождём и уворачиваясь от потоков воды, периодически переполнявшей своды импровизированного навеса над зрительским партером, такой настрой сохранить весьма проблематично. Ну, или просто не попросили, или просто он вообще этого уже давно не делает, москвистам виднее.

Мэтры всё-таки закончили и ушли в специально обустроенную для них юрту некоего северного народа, ознаменовав выполнение моей музыкальной программы на все выходные, а может, и на весь год, чего уж там. Далее выяснилось, что препротивная погода сыграла ещё одну грязную шутку. Она сделала невозможным слияние двух прекрасных холмовских картин, которые я когда-то уже успел увидеть по отдельности.

Картина первая. Представьте себе польскую хард-даб группу, которой говорят: «Мы приглашаем вас выступить в российском лесу в 10 километрах от ближайшего населенного пункта. Ваш выход в 4:30 по местному времени». Конечно же, нет ничего удивительного в том, что в назначенное время в назначенном месте поляки выходят на сцену и видят шестьсот человек, орущих от восторга.

Картина вторая. Вы ничего не слышите, но видите на горизонте огромный столб пыли. Конечно же, нет ничего удивительного в том, что если приглядеться, за ним угадывается большая сцена, а столб, как выясняется, растет как раз из того места, откуда и огромный ирландский флаг, реющий над толпой.

Так вот. После отечественных олд-рокеров на сцену вышла польская девушка, которая изначально была призвана обучать полуночных холмовчан польским народным танцам. Даже название коллектива имело какую-то связь с толстым слоем пыли, который покрывает окрестности после безудержной полуторачасовой пляски четырёхсот разъярённых сапожищ. Стоит ли говорить, что в месиве, которое на тот час имелось на поляне, плясать себе могли позволить только те, кто при слегка положительной температуре этого месива был уже окончательно бос. В большинстве своём они именно этим и занимались, но только уже без особенной оглядки на то, что происходит на сцене. Так что девушку было искренне жаль, как, собственно, и тех, кто надеялся, но так и не сумел, стоя по щиколотку в холодной грязи, повторить разудалые па польских традиционных танцев.

Дождь не переставал, и к полуночи кругом была одна только грязь, а двухсотметровый путь от лагеря к сцене и обратно превратился в увлекательное приключение, решаться на которое без фонаря было попросту опасно. Было заметно всеобщее замешательство, и то, что потребность быть в тепле и сухости всё-таки преобладала над тягой к развлечениям, а те у кого не было резиновых сапог, могли всерьёз беспокоиться за собственное здоровье. По сравнению с легендарными Холмами образца 2009 года, где в грязи тонули трактора, тут было, может быть, и не так грязно (если такая фраза уместна при сравнении маленького и большого болота), но зато гораздо холоднее. К тому же все развесёлые холмовские краски были скрыты под куртками и капюшонами, а в имевшиеся на поляне лавки и на спонтанные культурные подвиги большие массы не тянуло. В общем, холмовчанин был неактивен и занимался более насущными на тот момент вопросами, может быть, из-за того, что пока не привык и не мог превозмочь причуды сложившейся действительности, обманувшей его солнечные ожидания.

Наутро прояснились очертания окружающих красот, как рукотворных, так и нет. У реки была юрта-баня с батутом при ней, а за рекой обосновалась большая группа интеллигенции, склонной к веществам, о чём можно было догадаться по их плейлисту, кстати, весьма и весьма качественному. Зареченцы не поскупились на техническое обустройство своего района, и раскатистые звуки даба и транса оглашали наш берег круглосуточно, тем самым образуя некую маленькую альтернативу большой сцене. Непонятно было только, каким образом им удалось туда попасть: либо они специально решили обособиться, хотя в качестве подобия моста и были наведены две березы, либо в свое время их туда завел навигатор, а искать новый путь уже было лень.

Ситуация начинала стабилизироваться вместе с погодой. Народ вовсю гулял по холмам и лесам, вновь прибывающие основывали свои жилища. Поселения росли спонтанно и иногда увидеть палатки можно было в самых немыслимых местах: на наветренных склонах, на дне оврага, а под надломившейся на высоте метров пяти старой толстой сосной гордо стоял целый лагерь. Ещё обнаружилось, что если попытаться обойти овраг козьими тропами, то можно нечаянно и беспрепятственно выйти к сцене с обратной стороны и даже взойти на неё. Дождь закончился, как оказалось, насовсем. Жаль было тех, кто не выдержал и застал только ту жуть и мрак, что были до этого. К счастью, таких было очень мало.

По сложившейся традиции музыкальная часть дня начиналась уже затемно, и на этот раз она особенно не тронула. Русская девушка демонстрировала владение языками балканских народов под достаточно тёплый клезмерчик (Лакоча), но после ночи на месте вчерашнего месива, в котором хотя бы можно было стоять, красовалась огромная грязная лужа, и желающим приходилось приплясывать на периферии.

Помимо всего прочего этой ночью я занимался не чем иным, как держанием свечки. Именно так. Свечи, похожие на церковные, на протяжении всего вечера всем любезно предоставлял долговязый молодой человек с длинной бородою и грустными глазами, видимо, желавший создать собственное иллюминационное оформление вечера. Повод для держания выдался куда более убедительный, нежели тот, что подразумевается поговоркой. А пока глинтвейн грелся на трёх маленьких огнях, Гамельн неожиданно на минуту остался совсем без электричества (но, благодаря кострам для жаждущих тепла и бородатым энтузиастам-иллюминаторам, вовсе не без света), и можно было проследить большую инертность восторженных возгласов толпы по этому поводу.

Выступление другой тётеньки (Sounduk) вызывало ассоциации с фильмами про Изумрудный город и Красную Шапочку, а ещё почему-то с таким ужасающим порождением девяностых, как детские песни в миди-обработке, хотя тут с живыми инструментами был полный порядок. Народу было много, он пытался греться и двигаться. Тётенька была удивлена таким количеством внимания к ней, однако, обусловлено оно было только тем, что люди, наконец, потянулись из лесов, а больше идти им было просто некуда. Напоследок она обозвала всех сектантами и ушла.

Реакция заурядных горожан на внешний вид холмовчан и их образ жизни иногда не отличается адекватностью. Тем не менее, что-то обязательно влечёт сюда в тех или иных количествах товарищей, которые совершенно не в теме и патологически не могли бы к ней приобщиться. Обычно они сбиваются в обособленные стайки, жарят шашлыки под нежные звуки Ласкового мая, иногда устраивают громкие водочные дискотеки, но говорят, что бывают такие постигшие, которые могут специально приехать «попялиться на голых девок». Я почему-то привык считать, что процент таких ребят обратно пропорционален дальности автомобильной стоянки от места основного холмовского действа, ведь в большинстве своём пешком такие ходят очень плохо. Как говорят, на прошлых солнечных выходных «люди в чёрном», едва не сделали свой цвет цветом дня вместо задуманного организаторами красного. Сейчас же, благодаря плохой погоде и отсутствию дорог, засилья пацанчиков не было, они не бросались в глаза, а некоторые даже входили в отряды обеспечения. Забавно было видеть, как из джипа с надписями «ГБР» и «говномес» (а только они, наряду с нивой и грузовым уазиком, продолжали месить остатки дороги в целях подвоза продуктов и аппаратуры) выходит парнишка в форме какого-то спецподразделения, в берете, с дубинами и прочими аксессуарами, выгружает контрабасы и арфы, а потом ошарашенно озирается вокруг и начинает спешно фотографироваться на фоне декораций. Ну или как бритоголовый дядя в кожаной куртке рассказывает дредастой продавщице о том, что «есть музыка, в которой поётся про то, на шо люди привыкли закрывать хлаза».

Разумеется, любой человек может являться быдлом и чужаком в какой-нибудь не свойственной ему среде (я вот, например, в искусстве совсем ничего не понимаю, а еще в тачках круглый нуль), и я уже начинал задумываться о том, не могу ли я сам по какой-нибудь причине вызывать неприязни у жителей холмов. Но тут обнаружилось, что около моего жилища всю ночь будет вечеринка пивных дискоматерщинников, и я это предположение отбросил (хотя потом сквозь сон мне даже показалось, что они рассказывают скабрёзные анекдоты не под хиты лав-радио, а под Infected Mushroom). Люди в чёрном, безусловно, являются одной из причин, по которой мы остались в этом году без летних Холмов. Будем ждать, что придумают организаторы по этому поводу, и надеяться, что после обещанной реорганизации фестиваля, нам самим там всё же местечко найдётся.

А вот народ сочувствующий, за полтора года истосковавшийся по холмовской жизни, несмотря на злые шутки погоды и совсем уж несерьёзную музыкальную насыщенность феста, до сих пор продолжал прибывать. Для более-менее работающего воронежанина такая свобода кажется немыслимой, тем более при существовании чудес навигации, приводящих в темноте колонны фур-автовозов на продуктовый склад под Ефремовым. Вообще для Холмов характерно то, что люди с рюкзаками, палатками и грудными детьми, преодолев километры стопом и пешком,  днем и ночью прибывают нескончаемым потоком вплоть до самого последнего дня фестиваля. Однако, часов в шесть утра этого дня, происходит какое-то чудо (шамана отпускает волшебный гриб; на горе свистит розовый рак; Валера переворачивается на другой бок и т.д.), и поток меняет направление на противоположное, однако интенсивность свою сохраняет. Тем более печально было видеть вереницу уходящих в свете, наконец, окончательно образумившегося к полудню светила.

Остающиеся же изо всех сил пытались создать и поучаствовать в том, зачем все сюда приезжают, и к вечеру на маленькой поляне господствовала настоящая холмовская идиллия. Девушки в длинных белых платьях и больших резиновых сапогах; дредастые молодые мамы с грудными детьми; человек с окладистой бородой и ожерельем из водяных огурцов, шагающий по натянутому ремню; раджаниш-космонавт, беседующий с собакой; лавка с бесплатными вещами для желающих; цветные шатры, сказочные декорации и качели; много очень красивых и добрых людей — всё это в лучах клонящегося к закату солнца и под чарующую музыку новоявленного объединения питерцев iamthemorning и исландцев Árstíðir. Вот так и должно быть. Но только не полтора часа, а все четыре дня. А может, и всегда. В общем, я расчувствовался.

Как ни жаль, пора было уезжать. Я был настолько не вовремя вырван из едва наступившей сказки, что застрял в каком-то весьма странном состоянии, и до ночи моё лицо можно было легко использовать в качестве отопительного прибора.

Философских выводов делать не буду (вспомните про восемьсот страниц). Холмы были и пока остаются для меня ежегодным главным событием лета; каждый, кто был, догадывается, почему. Описанный здесь Другой Гамельн, а точнее, его вторая («большая») половина дала мне, наверное, процентов пять того, что я мог ожидать от полноценного летнего фестиваля, но несмотря на это, можно считать, что осеннее разовоществление всё-таки состоялось.