Умка (Анна Герасимова) — певица, рок-музыкант, поэт,литературовед, литературный переводчик, человек замечательный иуникальный. Еще в середине 80-х годов прошлого века записи ее«самопальных» альбомов передавались из рук в руки, а песни становилисьживым фольклором в среде хиппи и прочей неформальной молодежи. А в 1997году зародилась группа «Умка и Броневичок», два года назад переименованная в «Броневик».

Запрошедшие 10 лет было выпущено много CD с записями Умки. Она постояннонаходится на гастролях по России, ближнему и дальнему Зарубежью. Умкадавала концерты в клубах Зеленограда, с «Броневичком» и без, а совсемнедавно у нее состоялось сольное выступлениеблиз нашего города, в одном из гаражей Гаражно-строительногокооператива, неподалеку от Крюково и Малино. После концерта Умка далаинтервью нашему корреспонденту.

— Я заметил, что последнее время тебя сильно «прет».
— Последние лет десять.

— У тебя вышла книжка «Стишки».
— Ну, «Стишки» — это меня развели, в общем-то. Я не хотела их издавать.

— Погоди, развели — это напечатать. Ты же их все равно писала, сочиняла.
— Так я их всю жизнь сочиняю. Там они, смотри, с 86-го года.

— Но там довольно много текстов последнего времени написания.
— А это потому, что когда я поняла, что книжка стишков выйдет, точнее,не я, а моя голова, она стала быстро туда досочинять еще. Это у нееесть такой фокус. Например, я альбом записываю, она начинает быстротуда песни досочинять. Потом альбом заканчивается — все, ни фига.

— Такой вариант а-ля «The Stooges»: альбом надо писать — и песни сочиняются сами.
— Ну, в общем — да. Сами.

— А если бы не было альбома, книжки — то не получилось бы ничего?
— Не знаю. Голова работает в эту сторону. То есть, я буквально чуть ли не каждый день стала стишки писать. А раньше так не было.

— И постоянные гастроли.
— Ой, гастроли уже давно. С самого начала, как мы только образовались.Где-то года с 2000-го мы вообще практически не останавливаемся. Тоесть, как только у нас постоянный состав образовался, так мы и х**чим.

— И ты сама «забиваешь» эти концерты?
— Ну, да. Мне звонят, пишут по Интернету, сам знаешь. Как-то появляются все.

— А из последних поездок, что особо запомнилось?
— Вот только что мы были в Саратове и Самаре. Волшебные были совершенногастроли. Да они все всегда волшебные. Каждый раз едешь, думаешь: «Нувот, опять бл*, сейчас опять поезд, а-а-а, сейчас опять на сцену,м-э-э, сейчас опять…. Потом садишься в поезд: «Фу, как хорошо! Опятьпоезд!» Приезжаешь в клуб — о, какой ништяк! Опять клуб какой-то,начинается настройка, люди приходят. Здорово. Это каждый раз перед тем,как ехать, думаю: ну, вот, сейчас опять, блин…

— А дорога, в которой постоянно находишься, еще больше не подталкивает писать? Я заметил, что вроде — да. И не только я.
— Когда ездишь в поездах — да. У меня в голове, видимо, какая-то штуканаходится, которая реагирует на покачивание. Вот меня там покачивает —я чего-нибудь сочиняю. И потом, опять же, в поезде так сразу-то незаснешь. Поэтому чего-нибудь сочиняешь часто. В дороге вообще здоровосочинять — больше делать-то нечего.

— А переводы ты делаешь все-таки все больше дома? Я сегодня прочитал твой перевод интервью с Китом Ричардсом — отлично.
— О, они уже выложили, да? «Мамку, говорит, проводил, папку занюхал —сирота я, сирота…». Так и говорит, я тебе могу показать. У меня здесь,с собой, только что пришел журнал.

— «MOJO»?
—Да. Я же его получаю. И прям натурально: «сирота я, сирота», я ничегоне придумала. Он маленечко, конечно, подопух последнее время. Вот оно,это интервью: «I`m an orphan», говорит. Я не знаю, существует ли у нихэтот анекдот про дракончика. А может, и есть. Ты знаешь этот анекдот?

— Конечно. «Ну и кто ты теперь после этого? Сирота…».
— Да-да. Ну вот. Я не знаю, знает ли его Кит Ричардс.

— Но он, кстати, похож на того самого дракончика.
— Да конечно похож.

— По поводу языка. Понятно, что мы живем и думаем по-русски. А вот когда ты с этими текстами сталкиваешься?
— Ты знаешь, если я читаю текст, который я хочу перевести, он у менясразу сам начинает складываться. А если не хочу перевести — даже и незнаю.

— Это как то самое покачивание в поезде, по поводу стихов и песен?
— Не-не, тут немножко другое. Это же моя профессия – переводить. И еслия читаю что-то, что меня с самого начала цепляет, как правило, этотекст какого-то близкого человека, Кита Ричардса, например (смеется).Такие односторонне близкие у нас, они нам – близкие, а про нас они неподозревают. Но мы тоже многим людям близкие, а мы даже не знаем, чтоони есть. В меньшей, конечно, степени, но тоже. Там отлично, конечно:«Кто я такой, чтобы лишать вас себя?».

— Когда я ехал сюда и стоял настанции «Крюково», повторилась история, которая была на Дворцовойплощади на концерте «Роллинг Стоунз». Пока мы ждали автобуса, радугавстала как раз в том направлении, в котором мы ехали.
— Да ты что?

— Ну, правда, не такая большая, как была в Питере.
— А я не видела. Я ездила… Мы почему, на самом деле, задержались, меняЛеша возил… Про велосипед знаешь песню, да? Вот эти места, где была моядача когда-то.

— А это где?
— Это напротив озера, здесь, в двух шагах. Там еще дом какой-то,детского-юношеского творчества. Маленькое озеро. (Прим. автора: Домтворчества детей и молодежи и Школьное озеро, ранее — пруд«Водокачка»). Ну, короче говоря, мы все нашли в два счета, и тамсохранился этот дачный поселок (прим. автора: кооператив «Трамвай» илипоселок Трамвайщиков), весь, кроме нашего ряда домов и того, что былнапротив. То есть, все, что было за нашим домом, сохранилось. И многиедома, вот эти старые, которые строились еще до войны. Там был домстарый, его строил мой дед, которого я никогда не видела, в конце 30-хгодов. Вообще у меня очень много с этим связано, так что я там ходила ипросто чуть не плакала. А потом встретила соседку. Там буквально поучасткам проложена дорожка, причем совершенно не нужная никому дорожка,какой-то скверик разбит и по нему идет лишняя дорожка. Зачем для этогонужно было сносить наши дачи — я не знаю. Ну, ладно. В общем, напол-участка идет эта дорожка, пол-участка — ну, знаешь, заросли такие.Но я ж каждое дерево там знаю, понимаешь? И стоит забор, и я так кэтому забору подхожу, а там — дворик соседский. И я смотрю – теткавходит, я ее окликнула, а это соседка старая, которая меня знает. Яговорю: «Вы помните вот такого-то? Это мой папа». «Ой, вы — Анечка!» В72-ом, по-моему, она сгорела, или в 73-м, это самое детство такое.

— Получается, что ты со здешними местами знакома?
— Так конечно, это мои родные места.

— А я-то думал, что ты в Зеленограде начала появляться потом уже, когда начались какие-то концерты.
— Не, у нас Зеленоград еще назывался «спутник», раньше, когда ямаленькая была. И мы, конечно, не думали — не гадали, что он нас съест.Ну, то есть — я вообще маленькая была, повторяю, я вообще о таких вещахне думала. Но это для меня очень важное место, я там ходить научилась(улыбается). Там есть место, где я научилась ходить. Ну, и видно прямоместо это, фундамент, оно такое затоптанное, конечно, бурьян, крапивавсякая.

— Ты сегодня там была в первый раз после такого большого перерыва?
— Я была там в первый раз после 85-го года. Я в 85-ом году поехала вПитер «стопом», и был уже вечер, поэтому я решила, что в Питер непоеду, а заверну вон туда, и был такой же самый эффект. Но там тогдабольше все это сохранилось…
Да это не интересно никому, кроме меня.
Это дом моих снов, оно мне снится все время, это место, причем поразному снится. И выяснилась такая вещь, что очень многие места, где ясебя чувствую дома — они все сгорели, начиная с этой дачи, и дальше, завсю жизнь, все больше и больше таких мест. То есть, мне, наверное,как-то на роду написано дома не иметь (смеется).

— Так ты его и до сих пор не имеешь?
— Можно и так сказать.

— Насколько я понимаю, ты москвичка, родилась в Москве?
— Ну да.

— А здесь была просто дача?
— Да. Так это, считай, Москва.

— Отчасти — да. Сколько Зеленограду лет? 49?
— Ну, а мне — 46.

— По поводу всяких летних интересных прогулок. На «Роллингов» и на Игги Попа.
— Странно, вот после «Роллингов» был невероятный подъем, весело былоужасно. Хотя сам концерт был не такой бодрый. Наверно, звук хороший,поэтому. А после Игги, несмотря на весь ништяк, какое-то было немногоподавленное такое состояние. Может быть потому, что в Б-1 такой звукжеванный всегда. И Летов там не прозвучал, и Игги там не прозвучал,хотя оба — мои любимые артисты и выкладываются по полной.

— Летов и Игги — твои любимые артисты?
— Да.

— А «Роллинг Стоунз»?
— Я очень люблю «Роллинг Стоунз». Особенно Кита Ричардса (смеется), конечно, как большинство людей на свете.

— Когда ты закончишь перевод книги «Keith Richards in his own words»?
— Дело в том, что это маленькая книжка, и я ее практически всюперевела, с незначительными сокращениями. Там очень много картинок, иона напечатана так, в одну колоночку, а в другую идут картинки.

— Не сильно больше, чем про Игги Попа?
— Она даже меньше. Я думаю, что вместе с этим интервью это будет где-тополовина книжки про Игги Попа. Может быть, мы ее сделаем отдельнойтакой книжечкой, пока самиздат еще не запретили окончательно.

— Пока, вроде бы, не запретили.
— Да? Я слышала какие-то смешные слухи, есть какой-то законопроект, чтодаже если ты без лицензии выпускаешь свою собственную книжку, то тебемогут дать по мозгам, потому что ты нарушаешь свои собственныеавторские права. Нормально? Как Боря (прим. автора: Борис Канунников,гитарист умкиной группы «Броневик») сказал: «Подаешь сам на себя в суди автоматом отправляешься в дурдом!» (Смеется).

— Есть такой человек Лева Гончаров (прим. автора: Лев Гончаров, музыкальный журналист, фотограф), ты его знаешь.
— О да, любимый Лева Гончаров, конечно!

— Так вот, он почему-то говорит,что его как-то больше распирает от твоей акустики, чем от концертов«Броневика». Что немножко обидно для тебя, может быть.
— Лева, между прочим, на концерте «Броневика» тут так выпирался, какникто! Просто он стоял и прямо весь перся, я не знаю, что его тамраспирает от акустики, на акустике я его не заметила. А наэлектричестве он прямо аж на стенку лез от восторга. Пьяный, правда,был немножко. Ну, ничего, хорошо. А, слушай, знаешь, кого я встретила?Ты помнишь, такой человек был в «Урлайте» и в «КонтрКультУр`е» —Серьга?

— Саша Ионов, «Серьга», ныне — отец Александр.
— Да. Он в Саратове пришел ко мне на концерт, такой чудесный, мы с нимпоговорили о том — о сем, очень классно пообщались. Долго говорили такхорошо, потом он уходил, говорит: тебя благословить, может быть? Яговорю — ну, благослови (смеется). Он благословил, я говорю — спасибо.И пошел. Хороший мужик очень.

— Он отлично писал тогда, в «КонтрКультУр`е».
— Да, я помню.

— Сейчас, правда, его больше интересуют религиозные темы.
— Ну, понятно. Ну что, вот, обратился человек, бывает, что ж теперь.

— Он с таким же усердием вгрызся в православную тематику, как он раньше изучал контркультурную.
— Ну, в общем, человек очень вменяемый, очень грамотный, все понимаетпрекрасно. И то, что такие люди уходят в религию — это как-то приятноудивляет. Потому что сейчас православие находится в таком двусмысленномположении, что я прямо даже перестала им интересоваться совершенно. Явообще государственную религию не понимаю, что это такое.

— А ты вообще истории религий изучала?
— Маленечко да.

— Разных религий?
— Ну, не очень. Больше просто историю. В свое время просто это быловообще очень актуально: религия, религиозность, вера, православие. Этобыло такое спасение от всяких наших излишеств и прочих вещей. А сейчас,когда патриархи благословляют ракеты какие-то дальнобойные — ну,извините, по-моему, это не очень красиво — благословлять оружие, да?Тем более — массового поражения. Как это так вообще может быть? Эторука может отсохнуть! Я прошу прощения, конечно, не дай Господь. Нельзяблагословлять такие вещи, мне кажется. Я, конечно, мало в этомразбираюсь…

— Я, наверное, субъективен, а можетбыть — даже пристрастен: у меня лично такое ощущение, что из того, чтосейчас происходит у нас, именно в так называемой музыке, два человека,которые ведут себя именно так, как… Ну, не то, чтобы как хотят…
— Как им Бог на душу положит.

— Да. Это Егор Летов — и ты.
— А Чернецкий? И Черный Лукич еще. Еще есть несколько человек, но их мало кто знает.

— Ну, это совсем, видимо, такой, как раньше говорили, андеграунд.
— Как раньше говорили — андеграунд! (смеется).

— А как еще?
— Ну, правильно, правильно.

— Я тут был просто в воскресенье на одном мероприятии, посвященном 20-летию Подольского рок-фестиваля. Ты на нем, кстати, была?
— Тогда — была. А сейчас меня туда никто не приглашал.

— А ты не была в воскресенье в Москве разве?
— Я была на гастролях.

— Было удивительно: я посмотрел на экран, на все эти съемочки — и как-то прет от них.
— А что, выпустили?

— Нет, показывали пока с оцифрованных дисков. Выпускать будут постепенно.
— Все-таки они добились своего. Они забрали у Кометы (прим. автора:Наталья «Комета» Комарова, известнейший деятель рок-андеграунда).

— Комета была там. В итоге нашли и «Зоопарк», и «Калинов Мост», много чего нашли, правда, не очень высокого качества.
— Хорошо.

— Ну, и будут теперь ваять DVD.
— Я помню, шикарно выступила группа «Алиби».

— Они там были, причем сыграли вслед за этим вживую. Довольно пожилой Сергей Попов, очень убедительно сыграл.
— Вот они мне тогда очень понравились.

— А ты в Подольске была просто как зритель?
— Конечно. А Чапая пьяного, дружка моего, майковские музыканты на сценеспрятали. Потому что в перерыве всех выгоняли, и его бы обратно такогопьяного не пустили. И я подошла, я знала клавишника, Мурзика, говорю:можете спрятать моего приятеля? Они его забрали на сцену и тамспрятали, а потом выпустили. Это был единственный раз, когда я Майкаблизко видела.

— Я пересмотрел в воскресенье этивидео, такого среднего качества, потому что там было темно, когда«Зоопарк» снимали. Ну, прет, конечно, капитально от них!
— Да я думаю.

— Такой гараж прямо какой-то получается, а вовсе не ритм-энд-блюз.
— Да вообще шикарный был фестиваль.

— Было, конечно, забавно себя наблюдать волосатого, машущего ботвой под «Наутилус Помпилиус».
— А мы чего-то все тогда перлись от «Наутилуса», такой порожняк, на самом деле (смеется).

— Как потом выяснилось. «Бомж» там была группа очень неплохая, панковская.
— Это я плохо помню.

— «Цемент».
— «Цемент» был, точно, рижский. Мы же потом с ними в 97-м году… Напомни мне, как звать там чувака главного.

— Яхимович Андрей. Он был президентом рижского рок-клуба.
— Мы в 97-м году ездили играть в Ригу и дружили с этим чувакомЯхимовичем, а потом он еще приехал, на какой-то мой концерт случайнопопал… Вот не могу вспомнить, где это было. В каком-то другом городе,то ли в Вильнюсе, то ли…

— Концерт — какой? Когда вышла первая кассета, и ты выступала уже с группой?
— В 97-м году, «Броневичок» уже появился, но так оно было, все еще очень малюсенькое. Еще состава не было практически.

— Да, сильно. Очень многополучается пересечений. Я-то с тобой тогда еще не был знаком. Ну, знал,что есть такая Умка. Фирсов мне упорно пропагандировал.
— Фирсов, наверное, надеялся на мне подзаработать. Я Фирсова, простослово это не могу слышать! Вот особенно после этого интервью (прим.автора: интервью для журнала «Billboard»), я не знаю, он живой еще? Егоникто не убил?

— Живой.
— Его никто не убил, после того, как он сказал в интервью, что Летов — дешевый фраер? Никто в него не выстрелил?

— Я видел его в Питере, когда мы стобой были на «Роллингах», после этого я заходил на «Камчатку», онжив-здоров. Убеждал меня в том, что эту фразу он просил не публиковать.
— Что значит — просил не публиковать? Сказал?

— Сказал.
— П***ец, все. Значит — сказал. Надо за свои слова отвечать. Я не знаю,как ты еще можешь с ним разговаривать? Я бы вот ему на голову вылилабутылку пива с удовольствием, например. Да такой г**дон, вообще!Однажды он нам какой-то концерт забил, забрал половину денег и ушел. Мыдоигрываем концерт, мне ехать надо, у меня денег нет на дорогу, яприхожу, а мне говорят: а вы знаете, ваш менеджер забрал деньги, иушел. Какой менеджер?!

— Нет, но есть божий человекКоврига (прим. автора: директор лейбла «Отделение Выход», на которомвыходят пластинки Умки), который действительно вам помогает.
— Он с концертами мне не помогает.

— Я говорю про альбомы.
— А, про альбомы. И альбомы мы тоже издаем за свой счет, на самом деле. С Ковригой у нас такой джентльменский договор.

— Получается, что с того времени, как ты стала играть регулярно, все это, целиком, делаете вы сами?
— Ну, да. Так удобнее, потому что иначе не происходит никакогораспространения пластинок. Мы сидели бы в андеграунде всю жизнь. Тоесть, я очень люблю Ковригу, он умеет издавать. Но он не умеетраспространять. По крайней мере, раньше не умел. Но Олег знает, у нас сним давний про это был разговор, мы с ним спорили, а потом он ужесказал: знаешь, Аня, ты была права. Как выяснилось, большой оборот замаленькие деньги — это лучше, чем маленький оборот за большие деньги.

— А как тебе его последняя радость — «Ривущие Струны»?
— Ой, ну на открытой площадке — очень хорошо, смешно, весело, здорово.Перед Игги Попом они не прозвучали, потому что Вова Терех был оченьзажатый, там половина кайфа в том, как он прыгает, двигается.

— Я за неделю до этого смотрел их на концерте — было очень классно.
— Да они, видимо, перед Игги очень перес*али (смеется). Я их хорошопонимаю. Мы бы тоже перес*али. Я честно говорю, даже если бы мнепредложили, я бы не стала играть перед Игги Попом, это самоубийство,мне кажется.

— Это да. А что за история про Патти Смит? Ты действительно спела с ней дуэтом на ее концерте в Москве?
— Конечно, да.

— А как это вообще все вышло?
— Ты знаешь, сейчас я могу уже об этом довольно спокойно говорить.Значит, я собиралась на ее концерт, и купила себе билет и билет напоезд. Это было 3-го сентября, два года назад, я была в Крыму, и в этотмомент у меня мама умирала. Я приехала, в общем-то, маму хоронить, насамом деле. И когда я ехала в поезде, мне позвонил Чепарухин (прим.автора: Александр Чепарухин, известный российский промоутер) и сказал:мы хотим познакомить тебя с Патти Смит. В общем, в день маминых похороня познакомилась с Патти Смит. И когда она меня спросила: давайте,говорит, споем какую-нибудь песню вместе. Какую песню ты хочешь спеть?Я сказала, что я хочу спеть «Ghost Dance»: «We shall live again». Темболее что я знала там слова припева, а все остальные слова я не знаю. Имы очень любили эту песню, когда были молодые, маленькие, лет 18-19,был такой гимн наш. Для меня это было невероятно сильное переживание,просто невероятное. А потом очень смешно в Интернете писали: какой-томальчик вылез на сцену…

— Ну да, на фоне Патти Смит — она, вроде бы, довольно большая.
— Она?! Она меньше меня! Она размером с меня, худющая, и совсем невысокая, сутулая, маленькая, комплекции приблизительно такой же. Ну,просто прическа, наверное, и вообще, я сама на себя была не похожапосле всех этих историй.

— Последняя твоя пластинка — очень хорошая, как и предыдущая, которая тоже ничего себе.
— Предыдущая круче, мне кажется. Ты наши имеешь в виду?

— Ваши, конечно.
— Предыдущая круче. То есть, «Ничего Страшного» — это вообще такой для меня был взлет невероятный.

— Смотри, вот стихов понаписала за последние несколько месяцев очень много. А песни новые?
— Нет, песен нету. Молчат пока что.

— Потому, что нет задания?
— Может быть, потому, что нет задания. Может быть, потому, что мне Боряпосле каждого альбома говорит: ну, типа, мать, вот, ништяк, большеможешь ничего не сочинять, это все очень хорошо (смеется). Мояпослушная голова затыкается на полгода после этого, потом опять. Ну,опять же, нельзя людей все время мучить новым материалом. И моя голова,видимо, в этом смысле сознательней, чем я. То есть, я хочу песнисочинять, а она говорит: погоди, посиди, отдохни, пусть люди песни сэтого альбома выучат нормально (смеется). Ну, потом, мне сейчас особонечего сказать, у меня нет глобальных заявлений. Вот у меня былоглобальное заявление «Ничего Страшного Нет», я его реализовала.

— А оно было с чем-то связано?
— Оно было связано с этой историей с мамой и с последующим такимвзлетом. Вот перед этим был «600», который все считают мрачным, мнесмешно даже, что же в нем мрачного. Ну, там был, конечно, такойнекоторый агрессивный посыл. После этого — «Ничего Страшного».

— Пожестче стали песенки.
— Конечно. Так потому что мы играть стали хорошо, есть на когоопереться, люди играют нормально. Как играть стали, просто красота.

— Получается, что акустика — это все вынужденное?
— Конечно. Ну, правда, мы с Борей вдвоем — это одна из моих любимых групп вообще (смеется).

— Ты знаешь, у меня тоже. Но это уже не акустика. Два голоса, две гитары.
— Ну, почему? Это акустика. Две акустические гитары, два голоса. Я однас акустикой — это вообще, это все равно, что я стишки читаю. Этотворческий вечер с участием Ани Герасимовой. Я играть-то не умею. А сБорей вдвоем мы уже банда.

Беседовал Алексей Коблов

Источник: GNN - Новости Зеленограда

Фото:
http://gnn.netall.ru/index.php?cat=news&page=photo&topic=5157
________________________________________

Алексей Коблов
http://alexey-koblov.livejournal.com/2607.html?view=26159#t26159